Подписанное 10 сентября 2016 г. в Женеве российско-американское соглашение по установлению режима прекращения огня в Сирии стало кульминацией четырнадцатичасовых переговоров и многих месяцев дипломатических усилий С. Лаврова и Дж. Керри. Важный импульс соглашению был придан еще раньше, во время непродолжительной встречи президентов В. Путина и Б. Обамы на полях «Группы двадцати» в Китае, где сирийской проблеме было уделено особое внимание.
Скептические оценки относительно перспектив выполнения соглашения, которые стали чуть ли не доминирующей тональностью при разборе женевских договоренностей, действительно небезосновательны. Сами стороны, кажется, выделяют различные аспекты соглашения в качестве основной его части и делают акцент на собственных дипломатических достижениях.
В то время как американцы фокусируются на том, что «убедили россиян удержать силы Б. Асада от воздушных ударов по силам оппозиции», Москва связывает надежды со способностью Вашингтона проконтролировать соблюдение перемирия поддерживаемыми им оппозиционными группировками, а также способствовать, наконец, проведению отмежевания части этих групп от «Джебхат Фатах аш-Шам» (до июля 2016 г. известная как «Фронт Ан-Нусра»). Таким образом, каждая сторона ожидает, что потенциальные нарушения будут исходить по большей части из несоблюдения обязательств именно противоположной стороной.
Не просто обеспечить выполнение соглашения и в географическом срезе. В последние месяцы страна стала еще более фрагментирована с точки зрения безопасности и «зон контроля» различными группировками и иностранными армиями. Это серьезно затрудняет возможности распределения юрисдикции соглашения на всей территории Сирии (даже за исключением тех ее частей, которые находятся под контролем исламистов), что требует применения неодинакового инструментария для разных провинций.
Содержательная часть соглашения осталась неразглашенной, что стало одним из главных пунктов его критики на Западе и в некоторых странах Ближнего Востока. Там его противники поспешили развить все связанные с подобным подходом фобии, назвав соглашение «навязанным Сирии». Вместе с тем решение о сохранении непубличного характера соглашения, по словам министра иностранных дел С. Лаврова, обусловлено тем, что документы «содержат серьезную чувствительную информацию. Мы [Россия и США] не хотим, чтобы она попадала в руки тех, кто будет, наверняка, пытаться сорвать выполнение мер, предусмотренных в рамках доставки гуманитарной помощи и в других частях наших договоренностей».
Наконец, еще одним вызовом для выполнения соглашения может стать позиция региональных «спонсоров» конфликта в Сирии — Турции, аравийских монархий Залива и Ирана. Создавшееся благодаря подписанию соглашения восприятие об усилении позиций России и США вызывает сильное искушение манипулировать соответствующими суннитскими и шиитскими группами внутри Сирии, с тем чтобы подорвать инициативность «больших держав».
В частности, в Иране и Саудовской Аравии звучат озабоченности тем, что соглашение не учитывает большую часть их собственных интересов. Таким образом, на фоне публичной поддержки соглашения пессимизм Тегерана и Эр-Рияда относительно окончательно успеха соглашения и того, к каким действиям он может подтолкнуть стороны, не должен недооцениваться. Вместе с тем мало кто всерьез считает, что в сегодняшних условиях Иран и Саудовская Аравия сами могут предложить что-то конструктивное, в то время как «война на истощение» вряд ли соответствует долгосрочным интересам как Тегерана, так и Эр-Рияда.
Вашингтон и Москва также не скрывали сложностей принятия подобного решения, особенно с американской стороны. На этапе переговоров главным противником более тесного военного сотрудничества и обмена разведданными с Москвой был Пентагон и некоторые разведывательные структуры США. Правда, в последние дни — и это нужно особо отметить — глава военного ведомства США выступил с заявлением, в котором высказался за готовность к более тесной координации с российскими коллегами. В России критика звучала на другом уровне: особенного недостатка в скепсисе не было в российской блогосфере — кто-то даже заметил, что обе стороны договорились скорее о своих собственных интересах, но представили это как компромисс или даже консенсус. Однако даже если это и так, соглашение сигнализирует важный момент: Россия и США, будь то в своих собственных интересах, готовы проявить политическую волю для имплементации соглашения и оказания влияния на враждующие стороны.
В этом смысле вопрос не в том, понимают ли Москва и Вашингтон все связанные с этим риски — вовлеченные в переговоры и готовившие соглашение дипломаты достаточно опытны и высоко профессиональны, чтобы уметь прогнозировать потенциальные сложности как минимум не хуже внешнего обозревателя. Ключевой вопрос заключается в том, насколько Москва и Вашингтон точно оценивают собственную способность влиять на своих союзников или просто на те группы, которые они поддерживают. Прошлый опыт и практика текущего взаимодействия с ними показали, что, когда речь заходит о выполнении условий перемирия, далеко не всегда удается полностью проконтролировать их поведение и оказать должное давление.
В этой связи тем более важно суметь сохранить на долгую дистанцию проявленную обеими сторонами в Женеве политическую волю. На этом фоне крайне важно минимизировать влияние на принимающих решения лиц «нежелательных раздражителей». В России это нарастающая критика «инертности США в содействии размежеванию» оппозиции и радикалов. В США же таковыми являются постоянные отсылки в СМИ к «очередному проигрышу Белого Дома Кремлю», а также «попыткам Москвы использовать соглашения в собственных политических целях — прежде всего тонко покритиковать режим санкций и показать миру несостоятельность американской идеи «изоляции России».
Все это оказывает дополнительное давление на администрацию и лично президента Б. Обаму, который заинтересован в том, чтобы, если не урегулировать сирийский конфликт до конца своей президентской легислатуры, то, по крайней мере, проложить к этому видимый институциализированный путь, который в итоге можно будет «упаковать» как очередное собственное достижение.
Вместе с тем соглашение должно стать лакмусовой бумажкой для всех заинтересованных игроков, призванной выявить степень их ответственности и серьезности намерений по установлению в Сирии мира, продемонстрировать уровень их готовности поставить безопасность этой страны выше собственных политических интересов, которые нередко, по сути, лишены какой бы то ни было «стратегической глубины».
Несмотря на все существующие опасения, политическая значимость соглашения для российско-американских отношений распространяется далеко за пределы Сирии и может стать позитивным прецедентом работы по другим аспектам ближневосточной политики. Как справедливо отмечает Федор Лукьянов: «Москва и Вашингтон вернулись к тому уже довольно забытому состоянию, когда в разговоре именно этих двух столиц решаются наиболее важные вопросы международной политики. И дело не в невероятном могуществе России и Америки, их возможность управлять мировыми процессами как раз многократно сократилась по сравнению с тем, что было 30 лет назад. А в том, что резко убыло полку дееспособных держав в принципе».
Возможно, фраза российского министра иностранных дел о положенном «начале новых отношений» между Россией и США прозвучала скорее как желаемое состояние, чем конкретная оценка происходящего. Вместе с тем, если стороны создадут Совместный исполнительный центр, «в котором военные и представители спецслужб России и США будут заниматься практическими вопросами», и это будет приносить практическую же пользу Москве и Вашингтону, — это действительно вдохнет новую жизнь в двустороннее сотрудничество по сирийскому вопросу. Оно не будет носить стратегический характер и будет в лучшем случае тактическим. Но этого может оказаться достаточно, чтобы заткнуть то, что все более напоминает гигантскую сирийскую воронку небезопасности и предотвратить дальнейшее разрушение и дезинтеграцию региона, вошедшего в долгосрочный период системной нестабильности.
Максим Сучков
К.полит.н., доцент Пятигорского государственного университета, колумнист Al-Monitor, приглашенный исследователь Джорджтаунского (2010/11) и Нью-Йоркского университетов (2015), эксперт РСМД